По своему обыкновению, места в поезде я брал сидячие. Дёшево и сердито, а уж какая романтика! Храпящие, сопящие, валяющиеся вповалку на сиденьях пассажиры, перестук колес, запах каких-то солений... В общем, красота.
Так случилось и в этот раз – из славного города Казани, где я гостил у своего хорошего друга в столице мира – Дербышках, я ехал сидя.
Покачиваясь под монотонный храп какого-то челнока, я через раз бросал полный любви взгляд на свои подарки – ведро облепихи, баночки с клубничным, ежевичным вареньем, а также дары Волги - сушенные лапки Ктулху, заботливо завернутые в сборник судоку и изречений Омара Хайяма.
Почти весь этот балдеж я добывал собственными руками – банки с вареньем мне подогнала абика (для неграмотных, не знающих мирового языка - татарского, абика, аби – бабушка) моего друга. Ценой исцарапанных, исколотых, провонявших рыбой рук мне досталось все остальное. И потому я гордый, предвкушая, как закушу лапкой Ктулху бодрящее "Жигулевское", ехал домой.
Вагон уже спал, я потихоньку тоже засыпал под симфонию храпа, как вдруг вагон слегка тряхнуло. Совсем немного, потому что это заметили только я и пара неспяших, гоповатого вида ребят, хрустевших семечками. Настороженный, я приподнялся, постоянно оборачиваясь на свои ништяки, как любящая мать, следящая за выводком. Все оставалось в порядке. На пару мгновений. А потом все вокруг заорало, засвистело и заскрежетало, после чего поверглось во тьму...
Я очнулся от резкой боли в затылке. Поднялся, просрался, вышел в то, что когда-то было центральным проходом, почесал яйца, затылок, и впал в ступор, когда поднес руку к лицу. Пахло клубникой.
– Вот блин , банку разбил, разэдак вашу буржуйскую мать! – раздался над искореженным вагоном мой крик. Мне ответили стоном.
Я быстро метнулся к своему сиденью, вернее к тому, что от него осталось, влез ногой на подлокотник…
Меня душила злость – банки разлетелись по всему вагону от могучего удара, как кегли. А ведра с облепихой и след простыл! Я посмотрел на свои исцарапанные руки, и меня пробрала ещё большая злость.
"Ну, хоть закусь на месте",– лихорадочно напихав полный рот, я достал из кармана смартфон, включив фонарик.
– Вот оно!
На полу, рядом с чьим-то телом, я увидел знакомое белое ведро.
"Рассыпалось", – с досадой подумал я, принявшись собирать ягоды. Часть облепихи закатилась под тело - я чуть подвинул его.
– П-помогите, умоляю...– застонало тело, которое внезапно оказалось симпатичной тян. Правда, сейчас ее вид оставлял желать наилучшего.
– Помоги мне собрать облепиху, и я помогу тебе, – пробурчал я.
Качнув головой, тян, утерев кровь с лица, начала понемногу кидать ягоды в ведро здоровой рукой.
– Ну вот, уже хорошо...
Когда облепиха была собрана, я направился к выходу. Кто-то стонал, кто-то блевал, кто-то просил о помощи, плакал. Мимо меня проскочила залитая кровью проводница, за ней ещё кто-то.
Выбравшись через разбитое окно, я шумно втянул в себя свежий лесной воздух. Аккуратно поставил ведёрко на насыпь, после чего отправился обратно в вагон, выполнять свое обещание. Усадив тян рядом с припасами, я, наконец, смог немного передохнуть, но сигнальной ракетой загорелось в моем очумевшем от подобных финтов сознании: банки ещё не найдены! Бунтующая кровь колхозников бывшего подмосковного села, а ныне - спального района на окраине Златоглавой, где я жил, вскипела в моих жилах, и я аллюром устремился в смятый вагон.
"Нет, так дела не делаются!" – подумал я, окинув вагон быстрым взглядом – все было слишком задымлено и смято, закидано телами раненых и убитых, и найти свои банки не представлялось возможным.
И тогда я взялся за дело: взвалив на себя ближайшего раненного – стонущего от боли мужика, я поволок его к выходу. Обливаясь потом, я уложил его на насыпь, рядом с тян, уже немного оклемавшейся.
Затем опять я кинулся в вагон и, обливаясь потом и кровью, поволок следующего. Я не знал усталости, пока таскал живых и мертвых, я знал только то, что где-то здесь, лежат мои банки.
Когда последний пострадавший был вытащен из вагона, поезд уже полыхал, как проклятая табакерка, доверху набитая пахучим донским табачком. Или Бонд с кнопкой, как кому угодно.
Пространство освободилось, и я ринулся прочесывать все закутки. И тут мне начала улыбаться удача - банка за банкой я собрал почти все варенье, хоть многое было побито.
Шатаясь, прижимая к себе свое сокровище, я брел к выходу. Едкий чад так и норовил вырвать из меня лёгкие, но я шел вперед и, наконец, волевым усилием, подобрался к разбитому окну.
– Сюда, бырее! – Несколько здоровых мужиков и проводница кричали мне, протягивая руки. – Сейчас рванет!
– Вначале варенье! – хрипло орал в ответ я, отмахиваясь.
Матерясь, они приняли у меня мои банки, после чего потянули меня за руки вниз. И в ту же секунду, ударной волной меня вышвырнуло из окна. И я опять погрузился во тьму...
Очнулся я уже в больнице, перевязанный и обгоревший. Врач сказал, что я родился в рубашке. Однако, жёстко перебив его, я спросил:
– Где мои банки, Лебовски?
На что получил странный ответ:
– А ты посмотри вокруг, колхозник ты проженный...
Вся палата была заставлена шкафами, этажерками, тумбочками, полки и отделения которых просто ломились от даров дачи всех сортов и расцветок, начиная всевозможным вареньем и заканчивая грибами и фруктами.
– Это тебе все в благодарность шлют те, кого ты из поезда повытаскивал. Уже ставить некуда, а все присылают...
Но его я уже не слышал – по моему прокопченному лицу текли скупые слезы, а где-то в глубине моей души одобрительно покачивал головой маленький колхозник, который смог.
#i_классика
